Часто говорят, что тяною, искусство чая, противостоит театру. В частности потому, что актер все время старается быть кем-то другим, нежели собой, в отличие от мастера чая, идущего к своей сущности. Не могу с этим согласиться – слишком сложен и неоднозначен смысл обоих искусств.
Я думаю, что в сути они очень близки, как и все виды искусства вообще. И их смысл – познание мира через человеческое сердце. И безразлично, какими средствами они пользуются для этого, разве не все равно, какой была кисть, написавшая восхитившую вас картину? О нет, я не отрицаю, что размышление об этом покажет еще одну грань истины, но стоит ли пренебрегать целым ради пройденной части?

Как мне кажется, и театр, и чайное искусство одинаково возвращают человеку сущность сердца, и также заставляют его забыть все суетное и преходящее, что мы ошибочно считаем своей личностью. Только в театре нас уводит лицо персонажа, а в чайном действе (это слово я считаю общим для обоих видов искусства) нас у нас отнимает покой. Безликость более глубокая, чем маска. Только пройдя сквозь это, можно увидеть Лицо.

Когда я был молод, чайное действо начало снова входить в жизгь – незаметно и настойчиво, как капающая вода. Постепенно новая мода докатилась и до нашего городка. Таньси ее не понимали, считая, что «попить горького чая можно и с меньшей помпой», но родовая аристократия была без ума от нового веяния. Как человек «ветра и потока»4, я не мог пропустить такого.
Помнится, впервые меня пригласил на тяною господин Асука. То ли он все еще продолжал за мной ухаживать, то ли просто считал, что это будет в «должной мере поучительно»… В общем, я не знал, чего ожидать, но сгорал от любопытства.

Маленький низкий павильон с ничем не украшенными стенами, жарко горящий очаг, простые чашки… И чайный мастер.
В первый момент я почувствовал, что потерял дар речи. О нет, охватившее меня чувство имело мало общего с желанием. Скорее это был восторг, совершенно земной, но удивительно возвышенный.
Лицо мастера, обрамленное потоком черных волос, не было совершенно правильным. Но оно было светло и спокойно, как будто тонкая пленка отделяла его от мирской тщеты.
Через 10 минут действа нас уже не было – и мы наконец-то по-настоящему существовали. В молчании случилось что-то, чего я до сих пор не могу понять, но мы трое – князь, я и мастер – вошли во вдохновенный, истинный мир.
После того, как мы вышли  и прошли по расцвеченному глициниями саду, князь сказал:
-Его зовут Синобу Кагата.

Я не знаю, зачем он назвал мне имя, но таким образом состоялось наше знакомство. Синобу был к тому времени широко известен, и я сильно удивился, встретив его в нашей глуши. Но эти чувства пришли потом, а в тот момент я молча смотрел на алые камелии и улыбался.
В тот же вечер я увидел Синобу в зале. Он сидел со своим обычным, отрешенно-одухотворенным лицом, но взгляд горел живым, почти детским интересом. Мне было удивительно приятно вновь его увидеть.
Вечером Тэннэй с улыбкой сказал мне:
-Наконец-то ты научился играть влюбленного. Кагата хорошо на тебя влияет. Не зайдешь сегодня выпить чая при луне?
Предложение меня слегка насторожило.
-А зачем вам это надо, князь?
-Мне? – он улыбнулся одновременно коварно и обезоруживающе. – Мне нравится, как вы смотритесь вместе.

Луна в тот вечер была схожа с цветком хризантемы в праздник осени – такая же белая и холодная. Колеблющийся огонек светильника отражался в зеркальной глади пруда, окружавшего беседку.
Кагата встретил нас с князем на пороге. Помнится, меня особенно сильно поразило его кимоно, кремовое с метелочками мисканта, подсвеченное бумажным фонарем.
Есть что-то чарующее в фонаре, горящем рядом с домом. Наверное, что-то в нас до сих пор ждет возвращения в родной дом, туда. Где приветливо горит огонь и кто-то дорогой сердцу ожидает на пороге…

Мы прошли и расселись, князь на место почетного гостя, а мы с Синобу напротив друг друга. Кажется, я засмотрелся на лунные блики, а очнулся, когда Кагата протянул мне чашку, и наши пальцы соприкоснулись.
Никогда в жизни моей не было более интимного прикосновения. Именно в этот момент я понял все коварство господина Асуки – эта ночь связала нас троих сильней, нежели любая страсть. Мы были первыми и последними людьми в этом мире, залитом водой и лунным светом.
Я помню малейшие детали потому, что смотрел на них будто новорожденный, ясным и незамутненным взором.

Бронзовый чайник, тяжелый и покрытый патиной, бамбуковый венчик для взбивания, ковшик для горячей воды, удивительные чашки – снаружи грубые и потрескавшиеся, а внутри подобные тончайшим голубым раковинам – все это встает перед глазами как наяву.
После того вечера я еще несколько раз встречал Кагату, а потом долго дружил с ним в столице, и ни разу ни один из нас ни слова не сказал о той ночи. Он умер, окруженный братьями и сыновьями 4 года назад, завещав искусство потокам. Было опечалено все общество, в дни прощанья дом переполняли скорбящие. Неделю спустя после похорон слуга принес его прощальный дар – чашки нашей луны.
 
Бросив взгляд на предыдущие записи, я прихожу к выводу, что «переборщил с пудрой» как иногда выражаются актеры, то есть представ в глазах читателя существом совершенно бесплотным и возвышенным.5 Ах! Если бы все обстояло именно так! Кроме затяжного и изысканного ухаживания князя Асуки было достаточно кавалеров, волочившихся за мной, да и не меньше (если не больше), нежных цветов, до которых пытался добраться я сам.
Особенно мы, актеры, были дружны с гейшами и куртизанами, юдзё, наверное потому, что наши заведения находились совсем рядом. Поэтому почти каждый вечер оканчивался веселыми пирушками на террасах, нависших над рекой. Ох уж эти мостки из незакрепленных досок! Многие из нас были вынуждены невольно искупаться под общий хохот изрядно выпившей компании.
Именно после одной такой пирушки я, впервые наверное, испытал жгучий, невозможный стыд.

Случилось так, что в пылу застолья  я сочинил и спел песенку весьма скабрезного содержания, рассказывающую про визит танского чиновника в ивовый домик6. Естественно, что поход закончился неудачей из-за незнания героем некоторых технических приемов.
Надо отметить, что в те годы юго-восток страны находился в оккупации, так что любая сатира на таньси была обречена на успех.

Самые яркие и смелые стихи и анекдоты всегда  звучали на верандах квартала увеселений. К слову сказать, баловались этим не только мы, беспутные актеры, но и такие блистательные аристократы, как сэ-Асука-мио-Тэннэй, сэ-Синэтиро-мио-Дзэрон, сэ-Дайто-мио-Икирэн и другие. Естественно, в силу этого песенки и шутки расходились по городу с поражающей быстротой.
Конечно, завоеватели тщательно  следили за всем и вся, и введенная ими цензура могла поспорить с той, что была  во времена Шао-Тэссэна. Но проконтролировать веселые кварталы… К тому же, все говорили, что слышали эти песенки «доносящимися с реки, из-за хижин углежогов». После нескольких попыток взять под контроль эти временные хибары, власти махнули на все рукой.

Пирушка, о которой я говорю, проходила в орюя «кацуро», одним из «постояльцев» которого был куртизан Ген-Тори. Уж не знаю. Кто из нашей компании не был в него влюблен. А он не отдавал предпочтения никому, скромно принимая подарки и виртуозно проводя вечера. Никто из нас не терял надежды, и все наслаждались его обществом.

Я не помню уже, сколько прекрасных стихов и остроумных фраз было сказано в такие моменты… Конечно же, все это суета, но все же….

Иногда у нас даже возникала идея что-то записать, и мы  звали мальчика с письменным прибором. Но ему сначала наливали чашку сакэ, потом замечали, что он юн и мил… Ну какие уж тут записи?
И вот, одним прекрасным утром, я услышал с улицы очень знакомое сочетание простенькой мелодии и пошлых слов… Естественно, прибавилось еще 5 куплетов, живописующих злоключения несчастного таньси, один другого откровеннее…
Ужаснее всего был директор театра, заглянувший ко мне и поздравивший с первым сочинением, получившим общественное признание. Как же мне было стыдно! Я даже пообещал себе никогда не участвовать в пирушках….. И даже сдерживал это обещание в течение семи часов.
Песенка, обрастая куплетами и подробностями пережила, войну и до сих пор пользуется популярностью в приморских городах. И только после освобождения страны от танской оккупации я узнал, что, оказывается, жители захваченных городов исполняли ее во славу Государя императора….